ИСТОРИЯ СЛОВ
В. В. ВИНОГРАДОВ

СУТЬ

В истории лексического строя русского литературного языка наблюдаются разнообразные перемещения и изменения в сист емах форм слов. Чаще всего происходят семантические отрывы отдельных форм от структуры того или иного слова, порождаемые синтаксическими условиями и своеобразием фразеологического контекста, и затем — превращения этих форм или в отдельные слова или в компоненты слитных фразеологических единств. В отдельных словах на этой почве иногда возникают изменения, влекущие за собой внутренний распад всей системы этих форм. Относящиеся сюда историко-семантические процессы крайне сложны и разнородны. Однако не все эти изменения одинаковы типичны. Наиболее редко наблюдается обособление личных форм глагола и переход их в имена. Следы глагольных форм отчетливо видны в системе наречий (напр., почти, чуть и т. п.), модальных выражений, служебных слов и междометий. Меньше всего, по-видимому, можно ожидать переключения личных форм глагола в класс имен существительных.

Правда, целый ряд имен существительных типа нагоняй, расстегай, поцелуй (ср. сложные слова: перекати-поле, сорви-глова, держиморда, скопидом, вертихвостка и некоторые другие) иногда сопоставляется с соответствующими формами повелительного наклонения или возводится к ним. При этом подчеркивается роль экспрессивных факторов в этих семантических сдвигах³⁷³ (ср. незабудка). Но субстантивация личных форм глагола изъявительного наклонения — явления исключительное (ср. суворовское слово немогузнайка; ср. Каннитферштан).

Тем более интересны наблюдения над образованием имени существительного суть (ср. форму 3-го лица множ. ч. наст. вр. от быть), особенно в силу той своеобразной и разнохарактерной судьбы, которая выпала на долю различных форм глагола быть.

Слово суть обозначает `сущность', `самое главное в чем-нибудь', `существо чего-нибудь'. Оно употребляется в стилях современного книжного и разговорного русского языка (ср. по сути дела, в чем суть вопроса, суть в том, что... и т. п.). Вот несколько иллюстраций из русской литературы XIX в.

У П. А. Вяземского в статье «Ð”опотопная или допожарная Ðœ осква»: «Ð’ сем последнем [простонародьи], по мнению их, вся сила, вся жизнь, все доблести, одним словом вся русская суть» (Вяземский, 1882, 7, с. 114). У А. А. Фета в письме к П. ÐŸÐµÑ€Ñ†Ð¾Ð²Ñƒ (от 26 июля 1891 г.): «ÐœÐ¾Ð¹ один искренний совет — не радуйтесь обилию набегающих мотивов, а выжидайте момента, когда ваша поэтическая суть, как бы ломая всякие преграды, вырвется наружу и выскажется в совершенно новой и лично вам свойственной форме» (цит. по: Русск. писатели о лит-ре, 1, с. 446).

Слово суть не было включено ни в один толковый словарь русского языка до словаря Ð’. И. Даля. Оно не встречается в языке Карамзина, Жуковского, Батюшкова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Следовательно, можно думать, что оно получило права литературного гражданства не ранее 30—40-Ñ… годов XIX в., иными словами — оно влилось в русский литературный язык вместе с потоком других профессиональных и народных выражений, подхваченным и расширенным реалистической художественной литературой³⁷⁴.

Необходимо вспомнить, что еще в старославянском языке, н аряду с сущьство (ούσία), было образовано и слово естьство (φύσις), а в языке Константина Болгарского отмечено и слово сутъство как синоним слова естьство³⁷⁵. Правда о слове естьство академик А. И. Соболевский писал: «ÐÐµÑÐ¾Ð¼Ð½ÐµÐ½Ð½Ð¾, это славянское слово — не буквальный перевод греческого слова, созданный переводчиком, а слово, существовавшее в языке древних болгар ранее знакомства их с христианством. Если производить его от формы 3 л. ед. есть (как делает Бернекер), это имя должно считаться явлением единственным в своем роде»³⁷⁶. По мнению А. И. Соболевского, церковнославянские слова на -ьство, производные от имен, причастий, местоимений, тесно связаны по значению с теми словами, от которых произведены. «ÐÐ¾ естьство не связано с формою 3 л. ед. есть по значению; оно значит, чаще всего, φύσις. Следовательно, должно производить его не от дошедшего до нас причастия (или от глагольного прилагательного) с корнем *ес — *естъ, образованного одинаково с вhстъ, #Ñ‚ÑŠ, битъ, крытъ и Ñ‚. п.»³⁷⁷. Но этимология А. И. Соболевского гадательна, и сомневаться в связи слова естество с формой 3 л. есть нет оснований (ср. сутьство).

Необходимо также отметить в русских народных говорах употребление формы есть в значении имени существительного. С одной стороны, есть противопоставляется субстантивированному нет. Например, по естю и нет живет (Пословицы Даля), из нета не выкроишь естя (там же). От этих фактов нельзя отделять старинного ести (множ. ч.) `списки или ведомости о наличных людях': быть в естях, противоположно выражению: быть в нетях (Ð’ естях столько-то оказалось, в нетях столько-то) (см. сл. Грота — Шахматова, 1907, Ñ‚. 2, с. 154)<sup>378</sup>. Другое значение слова есть соотносительно с народно-областным быто и быт `имущество', `достаток', `пожитки'.

Ð’ академическом «Ð¡Ð»Ð¾Ð²Ð°Ñ€Ðµ русского языка» читаем: « Есть, и. ж. и Есть, я., м. (Третье лицо глагола в смысле существительного). 1. Имущество, достаток, наличность чего-нибудь. За есью (естью) хорошо, Петрозав. (Кулик). По естю старец келью строит. Послов. Даля. (...) От естя люди не плачут (Д.)» (там же).

От слова есть в этом значении образован ряд прилагательных, морфологическая структура которых отражает народно-областные своеобразия словопроизводства: естенный и естешный (естошный), естный и естевый (в значении `зажиточный'). Ср. также естественный и естевной (там же, с. 145).

Слово естевый встречается у Д. Н. Мамина-Сибиряка в рассказе «Ð’ худых душах»: «Ð—десь [в Зауралье] живет народ ”естевой“, то есть зажиточный (вероятно, от слова: есть), ”народ-богатей“...».

Таким образом, лексическая история форм 3-го лица насто ящего времени вспомогательного глагола быть (есть, суть) очень сложна и многообразна. Эти формы послужили основой образования новых слов, вошедших в состав разных частей речи.

Существительное суть могло образоваться в ту эпоху, когда функции соответствующей формы глагола быть, особенно в книжной речи, стали совершенно неопределенными и опустошенными, т. е. не ранее XVII — начала XVIII в.

Академик Ðœ. И. Сухомлинов приводит такое замечание и звестного грамматиста конца XVIII в. проф. А. А. Барсова, извлеченное из его рукописной грамматики русского языка: «...множественное суть мало употребительно, и кажется как бы дико, что некоторыми, напр. в выражении: суть дворянин или суть дворяне, за существительное имя или за нечто другое, только не за глагол, принималось, да и не в шутку, а в правду — в спор и доказательство» (Сухомлинов, вып. 4, с. 293).

Итак, можно думать, что в XVII — XVIII вв. складывались подходящие условия для переосмысления формы суть, для ее субстантивации в какой-то социальной среде, пользовавшейся книжным языком.

Однако слово суть, ставши именем существительным, тесно сблизилось с лексической системой общерусского литературного языка и, как мы уже отмечали, вошло в ее норму, в активный литературный словарь 30—40-х годов XIX в. Откуда и как оно проникло? Некоторые указания на это можно извлечь из историко-грамматических соображений. Суть — как форма 3-го лица мн. числа настоящего времени от быть — после утраты полной системы спряжения настоящего времени вспомогательного глагола, двигаясь по пути субстантивации, первоначально могла употребляться лишь в строго определенном синтаксическом кругу: в суждениях тождества и в логических определениях понятий. Например, поэты суть гордость нации и т. п.

Вот несколько типичных примеров употребления суть в функции связки в литературном языке XVIII и первой половины XIX в: «Ð£Ð·Ð´Ð° простая, звериная кожа в место седла, подпругою придерживаемая, суть вся конская збруя» (Радищев, «ÐŸÐ¸ÑÑŒÐ¼Ð¾ к другу»); «Ð˜Ñ‚альянцами им не бывать, разве потомкам их, а Русскими они уже не суть» (Вяземский, Старая записная книжка, 1884, 9, с. 291).

На форме суть лежал архаический налет отживающей книжности. Конечно, она была больше всего распространена в таких стилях, как официальный, канцелярски-деловой, или в стилях ученой и учебной речи.

Таким образом, превращение архаической формы глагола суть в имя существительное могло произойти только в книжном, письменном языке и, как можно догадываться, в учебно-школьном и канцелярском его стилях (ср. не суть важно).

Ð’. И. Даль, очевидно, на основании личных наблюдений и Ñ€ азысканий, выводил существительное суть из канцелярского диалекта. Там он нашел его историко-семан-тические корни. Ð’ «ÐŸÐ¾Ñ…ождении Христиана Христиановича Виольдамура и его Аршета» Ð’. И. Даль изобразил добродетельного ходатая по делам Ивана Ивановича: «Ð˜Ð²Ð°Ð½ Иванович добирается до самой сущности или, по собственному его выражению, до самого суть. ”Суть“, это был вообще у Ивана Ивановича любимый и вспомогательный вид вспомогательного глагола, словцо, которое он вставлял везде, где не знал, что сказать или написать; так, он говорил например: Ñ‚Ñ‹ не суть еще барин; мы не суть великие люди, — заменяя этим неупотребительное еси и есьмы, и был уверен, что выразился весьма искусно» (Даль, 1898, 10, с. 47); «ÐšÐ°Ð¶Ð´Ð¾Ðµ дело разберет он вам по косточкам, по суставчикам, и, несмотря на приказный язык, который излагал сущность, справки, узаконения и заключение, он давал вам верный, прямой и ясный взгляд на дело, и никакие крючки, плутни и путаницы не могли его сбить с прямого тракта. Ничто не развлекало при подобной работе внимания его, ничто не могло заставить его потерять из виду самую суть; словом, ясное и верное понятие, изложенное самым диким, приказным языком, было неминуемым последствием всякого подобного труда Ивана Ивановича» (там же, с. 49); «Ð•ÑÐ»Ð¸ бывало хотели его наперед задобрить, если предлагали ему деньги за неправое дело, то он, покачав головой и взяв с особенною ужимкою напойку табаку, говорил преспокойно: ”Постойте, милостивец мой, мы не добрались еще до самого суть“... Если же дело подходило к концу и решалось не к удовольствию докучливого просителя, то Иван Иванович объяснялся с ним откровенно: ”Не извольте у нас хлопотать понапрасну, — говорил он: — это не такое дело; мы с своей стороны покончили, обработали самую суть и ниже ни одной лазейки вам не оставили“...» (там же, с. 49—50); «Ð•ÑÐ»Ð¸ дело решалось, по мнению Ивана Ивановича, не право, и в особенности без соблюдения даже и наружной законности, то Иван Иванович, осадив лопатки и подав шею свою в хомуте назад, встряхивал табакерку и говаривал: ”Экие, подумаешь, смелые на свете люди суть — даже не то, что Бога, а никого не боятся!“ А если такое решение было следствием искусной подделки и обстановлено было кругом надлежащим образом ссылками и доводами, то Иван Иванович любовался делом этим, улыбался, разбирал его внимательно, прокладывал себе мысленно прямой путь к самому суть и заключал: ”вот тебе и наука нашему брату“...» (там же, с. 50); «Ð¡ одной стороны он подъедет кумовством; с другой, подползет усердной просьбой и болтовней; с третьей, подвернется через третьи руки уместным гостинцем и, восходя таким образом до самого его превосходительства, суть, не минуя ни одной степени или ступени, верстал дело и, отпировав победу, ложился спать»; «...Он был одарен в высшей степени способностию входить во все подробности чужих нужд и забот, смекать ощупью, по первому приему, самую суть дела...» (там же, с. 53); «Ð’от, например, как он начал объясняться с кумой своей, с Акулиной, наговорившись вдоволь с Христинькой: ”Акулина Петровна! случай был у нас, матушка, вот таки сущая суть: иду я, то есть от перевозу, так вот, под забором: хотел по делишкам проведать: а уж маленько смеркалось, признаться; вдруг, матушка, фырк из-под ног собака; таки вот собака, да и полно. Я гляжу; что за притча! откуда ей взяться тут — собака не суть важность, да взяться ей неоткуда...» (там же, с. 54); «ÐÐµ спохватившись, матушка, Акулина Петровна, самую-то суть не разгадаешь; сперва прикинем да примеряем, а там уж отрубить не долго»; «Ð–ительство ему открывается: пусть он у меня на хлебах до самой суть побудет...» (там же, с. 55).

Таким образом, в форме суть была как бы заложена основа сказуемости, фундамент утверждения о чем-нибудь, сердцевина логического определения сущности чего-нибудь. Именно за словом суть следовало указание существенных признаков, входящих в состав определяемого понятия. Любопытно, что в повести В. И. Даля слово суть употребляется то в форме мужского, то в форме женского рода, хотя женский род явно преобладает. Необходимо вспомнить, что в субстантивированном употреблении есть наблюдаются до сих пор в народно-областных русских говорах те же колебания.

Имя существительное суть, оформившись в определенной социальной среде или в строго ограниченном кругу стилей письменно-книжной речи, постепенно входит в активный словарь русского литературного языка первых трех десятилетий XIX в.

Ср. в «Ð”невнике» А. Ð’. Никитенко (10 февраля 1826 г.); «ÐœÑ‹ вообще мало любим останавливаться на предметах и углубляться в их суть» (Русск. старина, 1889, февраль, с. 304). Ð’ том же «Ð”невнике» (8 августа 1834 г.): «Ð¢Ð°Ð¼ [в Петербурге] у нас много суетятся, но заботятся только об очищении бумаг, о быстрой циркуляции их, до сути же вещей никто не доходит» (Русск. старина, 1889, август, с. 296—297). У Н. Кукольника в «Ð”невнике» (10 сентября 1841 г.) о либретто оперы Глинки «Ð ÑƒÑÐ»Ð°Ð½ и Людмила»: «Ð’ся суть в литературном отношении — общая связь... Была бы музыка хороша, а до стихов кому какое дело» (Глинка, с. 488). У Ф. Ðœ. Достоевского в романе «Ð£Ð½Ð¸Ð¶ÐµÐ½Ð½Ñ‹Ðµ и оскорбленные»: «...наконец, среди разных восклицаний, обиняков и аллегорий проглянула мне в письмах и настоящая суть...». У Ф. Ðœ. Достоевского в статье «â€œÐ¡Ð²Ð¸ÑÑ‚ок” и “Русский вестник”» (1861): «Ð’печатления мало-помалу накопляются, пробивают с развитием сердечную кору, проникают в самое сердце, в самую суть и формируют человека». У Ðœ. Е. Салтыкова-Щедрина в рецензии на «ÐÐ¾Ð²Ñ‹Ðµ стихотворения А. Майкова» (1864): «Ð–изнь заявляет претензию стать исключительным предметом для искусства, и притом не праздничными, безмятежно идиллическими и сладостными, но и будничными, горькими, режущими глаза сторонами. Мало того: она претендует, что в этих-то последних сторонах и заключается самая “суть” человеческой поэзии...». У И. С. Ð¢ÑƒÑ€Ð³ÐµÐ½ÐµÐ²Ð° в «Ð›Ð¸Ñ‚ературных и житейских воспоминаниях» (1868): «Ð¯ полагаю, напротив, что нас хоть в семи водах мой, — нашей, русской сути из нас не вывести»; «Ð”рузья-наставники Белинского, передававшие ему всю суть и весь сок западной науки, часто сами плохо и поверхностно ее понимали»; «Ð•Ð¼Ñƒ [Краевскому. — Ð’. Ð’.], например, кто-нибудь из кружка Белинского приносил новое стихотворение и принимался читать, не предварив своей жертвы ни одним словом, в чем состояла суть стихотворения и почему оно удостаивалось прочтения»; «Ð”а, он [Белинский] чувствовал русскую суть как никто».

У Тургенева в рассказе «Ð”овольно» (1865): «Ð¡Ñ‚рашно то, что нет ничего стра шного, что самая суть жизни мелко-неинтересна — и нищенски-плоска». Ð’ романе «Ð”ым»: «Ð¯, пожалуй, готов согласиться, что, вкладывая иностранную суть в собственное тело, мы никак не можем наверное знать наперед, что такое мы вкладываем: кусок хлеба или кусок яда?» (гл. 5).

Ð’ «Ð”невнике старого врача» Н. И. Пирогова: «ÐÐ¾ чт обыло бы со всеми нами, если бы ум наш постоянно вникал и вдумывался в самую суть нас самих и всего окружающего нас?»; «Ð’ настоящем — не могу ручаться, чтобы мне удалось схватить главную черту, главную суть моего настоящего мировоззрения» (Пирогов Н., 2, с. 56, 5).

Ср. у А. И. Левитова в очерках «ÐœÐ¾ÑÐºÐ¾Ð²ÑÐºÐ¸Ðµ “комнаты снеб илью”»: «...каратель-ный старик свалил Захара с ног, хвативши его, что называется, в едало, или в самую суть» (Левитов, 4, с. 43).

Но даже в 60-Ñ… годах слово суть казалось еще не вполне обычным. Так, Ð’. Ð’. Крестовский в «ÐŸÐµÑ‚ербургских трущобах» подчеркивает его курсивом: «ÐšÐ°Ðº бы ни напрягал Ñ‚Ñ‹ [читатель] свое внимание и свою наблюдательность, желая проникнуть в суть тюремного быта, тюремных нравов — тебе едва ли удастся подметить какую-либо действительно характерную, существенную черту. (...) Внутренняя суть, то есть, все то, что ревниво укрывается от официальных взоров начальства, для тебя останется неизвестно, оборотной стороны медали Ñ‚Ñ‹ не увидишь...» (ч. 4, гл. 11).

С середины XIX в. имя существительное суть входит в норму лексической системы русской литературной речи.

Опубликовано вместе с этюдами о словах письменность и очерк, под общим заглавием «Ð˜Ð· истории русской литературной лексики» в кн. «Ð”оклады и сообщения Института языкознания АН СССР» (1959, â„– 12). Ð’ архиве сохранилась рукопись (20 страниц разного формата).

Печатается по тексту публикации с добавлением одного примера (из Ñ€ омана Тургенева «Ð”ым»), выписанного автором позднее на отдельной карточке, с внесением ряда необходимых поправок и уточнений.

О слове суть Ð’. Ð’. Виноградов упоминает также в своих «ÐžÑ‡ÐµÑ€ÐºÐ°Ñ…...»: «ÐÐ¾Ñ€Ð¼Ñ‹ стилистических делений зыбки, неустойчивы. “Книжными” становятся многие из тех слов, которые в литературном языке предшествующей эпохи причислялись к просторечию, например: быт, бытовой, бытовать, почин (в значении `инициатива'), суть, рознь, строй, отчетливый, дословный, корениться, обрядовый, противовес, самодур...» (Виноградов, Очерки, 1982, с. 428).

О слове суть см. также комментарий к статье «Ð’печатление». — Ð’. Л.

³⁷³ См. E. Dickenmann. Untersuchungen über die Nominalkomposition im Russischen, 1934. Ср. также рецензию Френкеля на эту книгу в «Zeitschrift für slaviche Phililogie», 1936, Bd. 12, Н. 3—4.

³⁷⁴ Ð’ словаре Ушакова (4, с. 599) приведены примеры употребления этого слова из сочинений Тургенева («Ð›ÑƒÑ‡ÑˆÐµ всех понимал, в чем состояла собственно вся суть») и из речи Ф. Ðœ. Достоевского о Пушкине (Пушкин «Ñ€Ð°Ð·Ð¾Ð¼, самым метким, самым прозорливым образом отметил самую глубь нашей сути») .

³⁷⁵ См.: Ð’. А. Погорелов. Словhньская псалтырь // Изв. ОРЯС АН, 1908, Ñ‚. 13, кн. 1, с. 457.

³⁷⁶ Slavia, 1927, ročn. 5, seš 3. С. 453—454.

³⁷⁷ Там же, с. 454.

³⁷⁸ Ср. также статью: Е. А. Василевская. Из истории русского словообразования // Уч. зап. Гос. Ð¿ÐµÐ´. ин-та им. Ленина, Ñ‚. LХХХIÐ¥, Кафедра русск. яз., вып. 6, Ðœ., 1956, с. 35—47.